— Да уж. Если изливаться в пупок, плодов, как правило, не бывает. — Что сказал бы кузен, если бы Джейме покаялся в собственном грехе — в трех беззаконных плодах по имени Джоффри, Мирцелла и Томмен?

— После битвы я воспылал гневом к ее величеству, но верховный септон сказал, что я должен ее простить.

— Ты ему исповедался в грехах, верно?

— Он молился за меня, когда я лежал при смерти. Был ко мне добр.

Теперь он умер, и колокола по нем отзвонили. Понимает ли кузен, к чему привела его исповедь?

— Ох и дурак же ты, Лансель.

— Я был им, но теперь мои дурачества позади. Я просил Отца Небесного указать мне путь, и он указал. Я отрекаюсь от лордства и от жены. Пусть Твердокаменный забирает и то, и другое, если ему желательно. Завтра я возвращаюсь в Королевскую Гавань, чтобы отдать свой меч Семерым и верховному септону. Там я приму обет и вступлю в братство Сынов Воина.

Снова он вздор городит.

— Сыны Воина триста лет как распущены.

— Новый верховный септон возродил их и призвал всех достойных рыцарей послужить Семерым жизнью своей и мечом. Братство Честных Бедняков тоже восстановлено.

— Неужто Железный Трон это позволил? — Один из Таргариенов годами боролся с двумя этими орденами… только вот который из них? Мейегор, кажется, или Джейехерис Первый. Тирион наверняка знал бы.

— Его святейшество пишет, что король Томмен дал согласие. Я покажу тебе письмо, если хочешь.

— Даже если и так… ты же лев, родившийся на Утесе! Ты лорд! У тебя есть жена, замок, земли и люди, нуждающиеся в твоей защите. Боги, по милости своей, пошлют тебе сыновей и наследников. Как ты можешь швыряться всем этим ради какого-то ордена?

— А ты как смог? — тихо спросил Лансель.

Ради чести и славы, чуть не сказал Джейме, — но ответить так значило бы солгать. Честь и слава тоже сыграли свою роль, но по-настоящему он это сделал ради Серсеи.

— К кому ты так стремишься, — сказал он с невольным смехом, — к верховному септону или к моей сестрице? Подумай об этом, кузен, и помолись сызнова. Истово помолись.

— Ты помолишься со мной, Джейме?

Джейме окинул взглядом богов. Милосердная Матерь. Отец, грозный судия. Воин, опустивший руку на меч. Получеловеческое лицо Неведомого, скрытое капюшоном. Он видел в себе Воина, а в Серсее — Деву, но она все это время была Неведомым, скрывавшим от него свой истинный лик.

— Лучше ты помолись за меня, — сказал он кузену. — Я забыл, что надо говорить в таких случаях.

Воробьи по-прежнему караулили на крыльце, когда он вышел.

— Спасибо, — сказал им Джейме. — Теперь во мне святости хоть отбавляй.

Он отыскал сира Илина, и они, чтобы избежать множества глаз и ушей во дворе, ушли в богорощу. Здесь не было воробьев, лишь голые деревья стояли, устремив черные ветви к небу. Ковер опавшей листвы хрустел под ногами.

— Видите вон то окно, сир? — Джейме указал на него мечом. — Это спальня Реймена Дарри. Там ночевал король Роберт на пути из Винтерфелла в Королевскую Гавань. Помните, дочь Неда Старка убежала после того, как ее волчица напала на Джоффа? Моя сестра хотела лишить ее руки — древняя казнь для тех, кто поднимает руку на особу королевской крови. Роберт ответил жене, что ее жестокость сродни безумию. Они спорили об этом допоздна — вернее, спорила Серсея, а Роберт пил. После полуночи она вызвала меня. Роберт храпел на мирийском ковре. Уложить его в постель? — спросил я сестру. Лучше меня уложи, сказала она и скинула платье. Я взял ее на кровати Реймена Дарри, перешагнув через Роберта. Если бы он пробудился, я убил бы его на месте. Он был бы не первым королем, погибшим от моего меча… впрочем, вы знаете эту историю, верно? — Джейме, взмахнув мечом, перерубил ветку дерева. — Серсея, извиваясь подо мной, кричала «Хочу»… Я думал, она меня хочет, но нет: она хотела, чтобы маленькая Старк лишилась руки или умерла. — Чего не сделаешь ради любви… — Лишь по чистой случайности люди Старка нашли девочку раньше меня. Попадись она тогда мне…

Рябины на лице сира Илина при свете факела казались дырами, черными, как душа Джейме. Немой разразился похожими на лай звуками, и Джейме понял, что он смеется.

— Ты небось тоже имел мою сестрицу, рябой ублюдок. Захлопни пасть и убей меня, если сможешь.

Бриенна

Септрий стоял на высоком острове в полумиле от берега, где широкий Трезубец вливался в Крабью бухту. Даже отсюда видно было, что островок ухожен на славу. Его покрывали расположенные террасами поля, внизу помещались рыбные садки, наверху — ветряная мельница. Дующий с моря бриз медленно вращал ее деревянные, обтянутые парусиной крылья. На холме паслись овцы, по мелководью у паромной пристани расхаживали журавли.

— Солеварни вон там, за водой, — сказал септон Мерибальд, показывая на северный берег бухты. — Братья переправят нас туда с утренним приливом, но я страшусь того, что мы там увидим. Надо подкрепиться как следует, чтобы легче это перенести. У братьев лишняя косточка для Собаки всегда найдется. — Собака гавкнул и вильнул хвостом.

Был отлив, и вода быстро отступала назад, оставляя за собой широкие бурые отмели. Лужи на них под лучами послеполуденного солнца сверкали, как золотые монеты. Бриенна почесала комариный укус на затылке. Волосы она заколола вверх, и солнце грело ей шею.

— Почему этот остров называется Тихим? — спросил Подрик.

— Здесь живут кающиеся, искупающие свои грехи путем размышлений, молитв и молчания. Только старшему брату и его прокторам разрешается говорить, да и прокторы разверзают уста лишь однажды в седмицу.

— Молчаливые Сестры не говорят никогда, — заметил Подрик. — Я слышал, у них и языков нет.

— Матери унимают дочерей этой байкой с тех пор, как я себя помню, — улыбнулся септон. — Да только неправда это. Обет молчания — дело добровольное. Это жертва, которой мы доказываем нашу любовь к Семерым. Немому дать такой обет все равно что безногому отказаться от танцев. — Он повел осла вниз по склону, дав остальным знак следовать за собой. — Если хотите провести эту ночь под крышей, слезайте с коней. Путь через отмели мы называем «стезею веры». Только верующий может благополучно достигнуть острова. Злые люди гибнут в зыбучих песках или тонут, когда настает прилив. Вы все, надеюсь, люди хорошие… однако ступать советую с осторожностью. Идите за мной след в след.

Как, однако, извилиста стезя веры, заметила про себя Бриенна. Остров стоял к северо-востоку от них, но септон Мерибальд туда не пошел, а свернул на восток, прямо к мерцающим вдали серебристо-голубым водам бухты. Ноги чмокали, погружаясь в густой бурый ил. Время от времени септон останавливался и щупал дорогу посохом. Собака трусил за ним по пятам, прилежно обнюхивая камни, ракушки и пучки водорослей, и ни разу не отбежал в сторону.

Бриенна шла следом, придерживаясь следов, оставленных ослом, собакой и святым человеком. Подрик следовал за ней, сир Хиль замыкал шествие. Через сто ярдов септон сделал крутой поворот на юг, оставив септрий у себя за спиной. Так он шел еще сотню ярдов, прокладывая дорогу между двумя мелкими заводями. Собака сунул в одну из них нос и взвизгнул, когда его ущипнул краб. После короткой, но яростной схватки пес вылез на тропу весь в грязи, держа краба в зубах.

— Мы разве не туда идем? — крикнул сир Хиль, указывая назад. — Мы, похоже, немного сбились с дороги.

— Веруй, будь настойчив, следуй верным путем, — ответил ему септон, — и ты обретешь мир.

Отмели и лужи блестели со всех сторон. В темно-коричневом, почти черном иле встречались порой полоски золотого песка, серые и красные камни, клочки черно-зеленых водорослей. Вокруг прудов отпечатались журавлиные следы, под мелкой водой шмыгали крабы. Грязь, пахнущая солью и гнилью, неохотно отпускала ступающие по ней ноги. Септон поворачивал снова и снова. Следы его тут же наливались водой. Они прошли не меньше полутора миль, прежде чем почва стала немного тверже и пошла на подъем.

На берегу, усеянном большими камнями, их ждали трое мужчин, одетых в бурые рясы с широкими рукавами и остроконечными клобуками. Двое прикрывали также и рты, показывая только верхнюю часть лица.